17—18 февраля 1998 г. состоялось важнейшее для отечественной науки событие — Первый Всероссийский конгресс политологов.

Идея созыва широкой представительной встречи отечественных политологов давно витала в воздухе. С инициативой проведения конгресса выступило руководство Академии политической науки еще весной 1997 г., однако по разным обстоятельствам сроки его проведения неоднократно передвигались.

[…]

В работе конгресса приняли участие свыше 500 человек, третья часть которых представляла около 50 регионов России; присутствовали и политологи из стран СНГ — Украины, Беларуси, Киргизстана, Казахстана, Узбекистана.

Конгресс открылся пленарным заседанием, на котором прозвучали выступления, обозначившие различные подходы к наиболее актуальным проблемам отечественной политологии (фрагменты этих выступлений публикуются ниже).

Дальнейшая работа проходила в форме секций и круглых столов. Всего было организовано семь секций:

1. Современная российская государственность: проблемы и тенденции развития.

2. Становление гражданского общества в России: перспективы демократического развития.

3. Геополитические интересы России: вызовы и ответы.

4. Политическое образование в современной России: проблемы преподавания политологии.

5. Прикладная политология: теория и практика.

6. Политическая коммуникация: общественное мнение и СМИ.

7. Военно-политические аспекты безопасности.

Кроме того, состоялся ряд круглых столов, в ходе которых обсуждались проблемы политической регионалистики, транзитологии, гендерных исследований, изучения партий и общественных движений, отношений между бизнесом и политикой, конфликтологии и т.п.

[…]

Участники конгресса высказались за консолидацию сообщества политологов при сохранении и поощрении многообразия научных поисков, теоретико-методологических и идейных позиций. Надеемся, что наш форум заложил основы продуктивного диалога политологов и власти. Для содействия реализации этих задач решено продолжить деятельность оргкомитета, преобразовав его в постоянный комитет Конгрессов политологов России”.

Из выступлений на пленарном заседании конгресса.

Т.А.Алексеева. Становление политического знания начиналось у нас уже при формировании рынка. Сделанное до этого было существенным, но все же не могло создать необходимый фундамент, тем более что профессия политолога в одночасье стала массовой. Неудивительно поэтому, что для освоения огромного теоретического пласта, создаваемого политической мыслью на протяжении тысячелетий, а особенно в XX в. на Западе, не нашлось ни времени, ни условий, а возможно, и желания. Проще было либо вообще проигнорировать теоретические основы, заявив, что все это — "западничество”, и мы будем создавать российскую доморощенную политологию, либо продолжать заниматься самой примитивной компиляцией зарубежных текстов, создавая псевдотеорию, никак не связанную с российской почвой, да и весьма далекую от продуманности и систематизированности оригинала. И в результате — наше политическое здание дискретно, теоретический ландшафт неровен, а при отдельных достижениях даже невооруженным глазом видны лакуны. В целом это напоминает притчу о трех слепцах, которые наощупь пытались понять, что такое слон, и у каждого создалось собственное представление в зависимости от того, какую именно часть он ощупывал...

Ситуация усугубляется тем, что у нас еще нет научного сообщества в том смысле, как об этом писал Томас Кун (не говоря уже о дискурсивном сообществе Хабермаса), т.е. некоего особого социума, для которого правилом является свободный обмен идеями и информацией, где существуют общепризнанные стандарты и критерии оценки научного труда. Даже сама подготовка данного конгресса показала, насколько непримиримы и агрессивны представители разных "школ” и "тусовок” в политологии; на каких разных языках они говорят. Защитники различных парадигм как бы живут в разных мирах. Анализируя и описывая одну и ту же реальность, представители разных политологических парадигм по-разному эту реальность воспринимают. Адепты политического знания, говоря словами Алмонда, "сидят за разными столами”.

В принципе, здесь нет ничего страшного: это нормальный процесс становления новой отрасли знания. Действительно, будучи выходцами из разных наук, мы продолжаем опираться на методологию и использовать язык этих дисциплин. Однако если мы действительно хотим иметь политологию как науку, процесс нахождения общего языка потребует не только изрядных усилий, но признания права на существование иной методологии и другого понятийного аппарата, а главное — отказа от идеологизированного восприятия, не допускающего того самого инакомыслия, которое только и в состоянии открыть дорогу развитию политологии именно как науки, а не иллюстрируемой на местном, российском материале идеологической догмы, причем, скажем прямо, в такой ситуации либеральный догматизм ничуть не лучше догматизма марксистского. <...> Показательно, что буквально по пальцам можно пересчитать публикации по методологии политологических исследований при том вале учебников и пособий, а также проблемных монографий. <...>

[…]

Причем от политологов ждут не пространных рассуждений о роли государства в истории России, а конкретных практических рекомендаций. Иными словами, необходимо не только поставить наши политологические исследования на твердый философско-методо логический фундамент, но и направить их на поиски ответов на вопрос "как это можно сделать?”

Ибо политика, а равно и наука о политике, как писал Макс Вебер, — это не только профессия, а еще и призвание.

С.И.Барзилов. Столичная политическая наука и провинциальные исследователи совершенно по-разному интерпретируют одни и те же процессы в современной российской глубинке. Когда сопоставляются публикации, то создается впечатление, что исследуются и описываются две России, каждая из которых живет своей привычной жизнью и мало в чем пересекается друг с другом. Столичные и провинциальные аналитики идут в данном случае в противоположных направлениях, и чем больше усугубляется политическая ситуация в регионах, тем больше данное расхождение.

Из центра провинция рассматривается с точки зрения ее тоталитарного и авторитарного потенциала едва ли не как угроза хрупкой российской демократии — из-за эгоизма региональных административных элит. Причем делаются попытки структурировать политическое пространство преимущественно с помощью умозрительно выведенных политических схем. Для работ же провинциальных исследователей характерно изучение современных процессов в рамках уже привычной методологии. Стоит, например, обозначиться какой-либо проблеме, то под нее сразу же находится старое лекало, по которому "кроится” социальная материя. Модное становится обыденным, и к нему постепенно утрачивается исследовательский интерес. С чьей-то легкой руки заговорили, используя западную методологию, о формировании региональных элит за какие-то год-полтора, хотя вполне вероятно, что элита вызревает не один десяток лет. Принадлежность к элите стало чем-то вроде приложения к должностному окладу и персональному автомобилю. Широким потоком пошли публикации по местному самоуправлению, стоило только принять соответствующий закон. Социальному знанию был придан однозначно политический статус, а политическое знание свелось в данном вопросе преимущественно к комментированию правовых документов.

Данная ситуация наглядно проявляется сейчас на местах. Многочисленные публикации по региональным проблемам политики и социальной жизни выявляют до боли знакомые сюжеты. То, что ранее подавалось как некое универсальное явление, характерное для общества в целом, сейчас рассматривается в его региональном содержании. Тем не менее данная ситуация частично влияет на формирование региональных идеологий. Поскольку официально провозглашенная общегосударственная, всех нас якобы объединяющая, идеология задержалась на своем старте, полным ходом идет оформление своих местных идеологий.

М.В.Ильин. Совсем еще недавно казалось, что процессы, охватившие СССР, а затем и страны-наследницы, вполне поддаются объяснению с использованием сложившихся теоретических и методологических моделей. Пытались применять и привычные истматовские схемы, и аналитические модели, выработанные западной политологией. Результаты оказались неубедительными, а дальнейшие события и вовсе опрокинули большинство из выдвигавшихся концепций (фактически — гипотез). Собственно, нынешняя Россия и охватившие ее политические изменения стали небывало мощным вызовом не только отечественной, но и мировой науке. Надо, пожалуй, признать, что все мы оказались перед новой реальностью и научной проблематикой, которая может быть освоена, вероятно, только с помощью выработки новых аналитических моделей, может быть, даже новых методологических подходов и теоретических концепций. <...>

Означает ли это, что все силы должны быть брошены исключительно на разработку высокой теории? Нет. Есть и вполне конкретные проблемы политического развития. Вот лишь некоторые. Насколько определились системные черты отечественной политики? Сформировалась ли достаточно устойчивая конфигурация политической системы, или мы по-прежнему переживаем непредсказуемые превращения?

Что происходит с властью и с властным авторитетом? Продолжается ли "деваль вация” власти как связующего символического посредника целедостижения? Действительно ли произошло резкое изменение властного авторитета, или, как порой говорят, режима? А может быть, он всего лишь пережил своего рода инверсию и поменял на противоположные лишь некоторые признаки? Получился ли в результате "гибрид”? Может быть, перемены оказались гораздо глубже?

Действительно ли мы граждане достаточно современной федерации, или все еще подданные империи? Чем являются российские регионы: имперскими провинциями или самостоятельными федеральными землями? Что происходит со старыми столицами — Москвой и Питером — и возникают ли новые — региональные и суперрегиональные столицы?

Как соотносятся в нынешних российских условиях декларируемые нормы и реально значимые правила поведения, фасадные "ценности” и фактические установки?

Насколько жизненна ныне действующая конституция? Каково будущее так называемого декабрьского режима? Насколько вписывается он в политические традиции нашего отечества, с одной стороны, а с другой — насколько способен решать проблемы, которые встают в перспективе ближайших десятилетий?

Каково будущее российского парламентаризма? Насколько размежевались и как связаны между собой функции народного представительства, законотворчества и законоохранения? Нужны ли и возможны ли "профессиональные” палаты? Следует ли создавать "профессиональный” сенат?

Может ли наша полития существовать без эффективной муниципальной власти как одной из ветвей государственной власти? Должно ли наше местное самоуправление стать важнейшей ветвью государственной власти или остаться размытой формой гражданской самоорганизации?

Требует осмысления проблема преемственности высшей государственной власти. Как она должна регулироваться? Нужны ли дополнительные институциональные механизмы?

Не менее значима проблема оптимального осуществления народного волеизъявления. Произвольное манипулирование избирательной системой, оправдываемое отрывочными, якобы "политологическими”, тезисами, ничего, кроме вреда, похоже, не приносит.

Наконец, требует объяснения тот факт, что политический процесс последних лет несколько раз подводил нашу политию к формированию некоего аналога двухпартийной системы, но политики всех ориентаций предпринимали бешеные усилия, чтобы избежать подобного развития. Что это? Разновидность мазохизма или тут есть какая-то скрытая рациональность, которая нам пока не ясна?

[…]

И.Г.Тюлин. Каково положение российской политологии международных отношений сегодня? При поверхностном взгляде обнаруживается, казалось бы, благоприятная картина. Растет число научных публикаций, среди которых и первые учебники по политологии международных отношений; около десятка университетов России получили лицензии на ведение преподавательской деятельности в данной сфере. И в то же время более глубокий анализ ситуации дает не столь позитивную картину. Налицо процесс деинституционализации науки, разрушение сообщества ученых-между народников. Причиной тому, в частности, стало ослабление материального положения Российской академии наук и ее внешнеполитических институтов. Растет число различного рода структур (центров, ассоциаций), стремящихся конкурировать с этими институтами, противостоять им. Однако в своем большинстве они являются носителями любительского подхода к изучению международных отношений, источниками наукообразной — но не научной — популяризаторской продукции. Все это ведет к размыванию стандартов научного знания, резкому ослаблению фундаментальной науки. Взамен теории в эту область проникают описательность, упрощенчество, ориентации на определенные бюрократические структуры и финансовые группы, политико-партийная ангажированность, неоидеологизация, просматриваются тенденции негативной заданности по отношению к зарубежной науке.

Все это актуализирует задачу консолидации профессиональных политологов-международников для преодоления разрывов, о которых говорилось выше. Помочь здесь могут не только организационные структуры, а, как справедливо подчеркивают коллеги, сама "материя” общения, причем такая, которая бы позволила преодолеть и упомянутый разрыв политологов-международников и политологов, занимающихся внутрироссийскими проблемами. На мой взгляд, такая "материя” существует. Она представляет собой изучение взаимосвязи внутренних процессов политических изменений с факторами и процессами внешними, общемировыми. Ключевым словом, своего рода методологическим паролем здесь, если угодно, является именно понятие политических изменений, т.е. тех глобальных трансформационных процессов, которые в рамках так наз. третьей мировой волны демократизации стали чуть ли не общемировой доминантой, захватили (конечно, в разной степени) все континенты, едва ли не все регионы мира. Сегодня в политической науке особенно остро чувствуется потребность в новых концептуальных моделях политических изменений — прежде всего в аспекте комплексного влияния на них самых разнообразных международных и внутренних факторов. В конечном счете это могло бы существенно обогатить и наши знания о многообразии форм политических трансформаций, которые дает мировая практика.

Здесь нам не обойтись без сравнительной методологии, использующей опыт мировой политической науки. Кстати говоря, новая исследовательская программа такого рода начата у нас в МГИМО на базе кафедры политологии и Центра международных исследований. В научном плане конечная цель такой исследовательской программы состоит в том, чтобы систематизировать и обобщить накопленный конкретный материал, относящийся к влиянию внутренних и международных факторов на политические изменения и переходные процессы в различных странах и регионах, и на этой основе предложить новые теоретические модели и концепции политических трансформаций, происходящих в современном мире, в т.ч. модели взаимосвязи внутренних трансформаций с изменениями, происходящими на уровне международных отношений в целом. Это было бы полезным для лучшего понимания как складывающейся сегодня новой миросистемы в целом, так и трансформационных процессов и перспектив политического развития России и других новых независимых государств.

При этом важно обратить особое внимание на анализ не только ставших уже традиционными аналогий между посткоммунистическими преобразованиями в России и переходами от авторитаризма в странах Южной Европы и Латинской Америки, но и на сопоставление нынешнего этапа российского политического развития с процессами, происходящими в новых индустриальных государствах Азии, ряде африканских стран, а также с послевоенной демократизацией Германии, Италии, Японии. Такой сравнительный анализ открыл бы новую область в изучении политических изменений и переходных процессов в мире, в частности, исследование влияния на них как внешних, международных факторов, так и обратного влияния этих процессов внутриполитических изменений на международные режимы и систему международных отношений в целом.

[…]