<...> Мое небольшое выступление не претендует на всесторонний анализ соотношения политической эволюции России и развития у нас политологии. Поэтому я предпочел бы сделать акцент на внутридисциплинарных проблемах. Одно то, что Россия объявила себя государством демократическим, плюралистическим — называйте как угодно, — уже создало принципиально новую ситуацию для политической науки. Сегодня эта наука не просто живет, а развивается и во многом — непредсказуемо. Сложились, на мой взгляд, как минимум, четыре группы политологов и, соответственно, четыре типа политологического знания и даже политологического поведения. Поскольку в разное время мне пришлось иметь некоторое отношение к каждой из таких групп, то я позволю себе поделиться наблюдениями, имеющими отчасти личный характер.

Первая группа — университетская политология. Строго говоря, этот термин условен и выражает, скорее, сложившуюся мировую практику, чем наши сегодняшние реалии. Такая политология может развиваться и в МГИМО, и в Российской академии государственной службы, и в педагогическом или техническом институте, и в .Академии внешней торговли — где угодно. Это профессорская политология и, конечно, студенческая и аспирантская.

Второй группе я дал столь же условное название теоретической политологии. Эти две группы повсюду в мире, кроме России, как правило, либо тесно связаны между собой, либо даже составляют единое целое — академическую политологию. У нас в стране они очень разнородны по происхождению: первая из них больше связана с образовательной системой (хотя не только с ней), другая — с академическими структурами в отечественном понимании, т.е. с РАН, хотя, конечно, тоже не только с нею.

В третью группу входят носители и создатели такого политологического знания, которое соучаствует в принятии и воплощении в жизнь политических решений. Такую политологию я бы назвал "политологией советников”. И как раз она у нас возникла под собственным именем прежде всякой иной. (На конгрессе присутствуют два ее основоположника — Ф.М.Бурлацкий и Г.Х.Шах на заров, которые вместе с рядом превосходных специалистов — А.А.Галкиным, Г.Г.Дилигенским, К.Г.Холодковским и др. — заложили базис не только "поли­тологии советников”, но современной российской политологии в целом.)

Я не стал бы смешивать с "политологией советников” другое явление — "политологию советчиков”: всех тех, кто публично рассуждает о политике и дает советы власти без явно выраженной просьбы с ее стороны и, соответственно, без какой-либо ответственности за свои предложения. Это политологическая пуб лицистика — жанр полезный, но не строгий, "вкусовой”, что-то вроде кинокритики.

И четвертая группа или четвертый род политологического знания и поведения — так наз. политические технологии как все еще довольно экзотическое, хотя и не совсем новое явление. Во всяком случае особое сообщество "технологов” начало складываться лишь несколько лет назад. В связи с ним речь может идти о том, что уместнее назвать "политологией консультантов” — тоже очень обширная, синкретическая общность: от консультирования до квазитеоретического анализа.

Каждая из намеченных мною "политологий” испытывает сегодня ряд вызовов. Может быть, вызовы как некая энергичная реакция власти или какие-то мощные политические движения — это слишком сильно сказано. Скорее надо говорить о соблазнах. На университетской политологии останавливаться не буду, потому что здесь соблазны очевидны для всех нас: пугающий и одновременно манящий призрак "общественных наук”, отрыв от академической политологии — вот главные из них. Кроме того, есть опасность подмены собственно политологии историей политических учений, политической историей или конституционным правом. Все мы прекрасно знаем, как это происходит.

Анализ других видов политологии я начну с "политологии консультантов”, отрыв которой от политологии академической достаточно очевиден. Причем неизвестно, для какой из них такой отрыв вреднее. Думаю, что для обеих политологий, но, может быть, для академической — в большей степени. Я не исключаю даже возможности, что через какое-то время профессиональные академические исследователи увидят существенное несовпадение своей дисциплины с эмпирическими исследованиями политических консультантов, которые сегодня (говорю вам об этом ответственно как президент Ассоциации центров политического консультирования) обладают, как представляется, наиболее развитыми технологиями проведения политологического анализа. Они владеют методами глубинного интервью, вторичной обработки социологических опросов, наконец, просто имеют возможность делать все это в повседневном режиме. Появление "политологии консуль тантов” между академическим исследованием и академическим исследователем — довольно интересная, но не столь уж вдохновляющая перспектива, на которую надо обратить внимание.

Следующая область и проблема — "политология советников”, соблазн которой — в опасной близости к власти. Если с помощью политических технологий осуществляется коммерческое обслуживание тех, кто либо считает себя политиками, либо уже легитимирован в качестве политиков, то "политология советников” создает классическую для интеллигенции проблему — соблазн отождествления себя с властью и естественное отшатывание власти от таких советников. Кстати, 20 — 30 лет назад этого не наблюдалось в силу изначального, априорного отчуждения власти от подобного рода экспертизы. Сейчас прямо на наших глазах происходит вытеснение указанного политического слоя из коридоров власти и еще в большей степени — из кабинетов власти. Это совершенно понятно, потому что власть есть власть. И когда ее логика сталкивается с логикой политического знания, то, бесспорно, побеждает логика власти. <...>

Я думаю, что единственное здесь лекарство — точное понимание сути проблемы, что требует некоторой деонтологии или хотя бы точного рисунка роли. Иными словами — осознания того, что политолог-советник — не alter ego властителя, а в лучшем случае — его спарринг-партнер. Это действительно особый тип политологической микрокультуры, который должен вырабатываться именно как микрокультура, а не просто существовать на уровне некоего этического или методологического пожелания. Значит, необходимо формирование и самого типа, и ролей современного советника.

Наконец, самая интересная для большинства из нас на сегодня проблема — отношения между теоретической политологией и политологической практикой. Я думаю, нам не следует питать иллюзий насчет какой-то системной связи этих областей между собой — они пересекаются во многом случайно, что в целом нормально. Правда, я затрудняюсь определить, какие именно проблемы сейчас стоят в плане отношений между теоретической политологией и политологической практикой: "дух дышит где хочет”... И кто способен определить, где будет совершен теоретический прорыв, если вообще он случится. Может быть, при изучении политических институтов России, может быть, при анализе политических систем каких-то традиционных обществ или при компаративном исследовании неких политических моделей. Предсказать здесь ничего невозможно. Но все-таки очевидны некоторые соблазны. Один из таких соблазнов состоит в отрыве политической философии от политологии, рождающейся сегодня у нас на глазах, в нашей среде, с нашим участием. Дело в том, что там, где политология возникла исторически, политическая философия представляет собой фундамент или, если угодно, даже каркас политологии. У нас политология рождается как бы вне политической философии, независимо от нее либо параллельно ее становлению. И это отнюдь не какое-то второстепенное, а очень существенное обстоятельство. Дело в том. что любая рациональная схема (а политическая наука — безусловно, рациональная схема) обладает потенциально опасной тотализирующей способностью. И не так уж важно — какая именно эта схема; достаточно, чтобы она утверждалась в вакууме — и все. Любая виртуальная полития, сталкиваясь с политией реальной, способна вызвать аннигиляцию или коррозию этой самой политической реальности. И в данном смысле демократическая идея как идея политологическая может быть не менее разрушительной, чем тоталитарная. Она способна разрушить культуру (традиционную или какую-то иную, например, модернистскую), вызвать хаос, из которого рождается власть ad hoc. Власть, которая для своего обоснования пользуется любыми идеями, которые она находит вокруг себя. Мы видели, как это происходило в обществах традиционалистских и не традиционалистских. И нельзя сказать, что сегодня политическая наука обладает какими-то встроенными предохранителями, дающими стопроцентную гарантию в подобном отношении, даже несмотря на то, что сама она, в силу своего происхождения, в принципе связана с этосом и пафосом плюрализма и демократии.

Понять себя можно, лишь всматриваясь в некое зеркало, между которым и тем, что оно отображает, существует своего рода "избирательное сродство”. Если мы всерьез декларировали свой демократический выбор, то должны понимать, что на Западе демократическая идея прошла очень долгий путь исторического развития — от рациональной тотальной схемы к нынешней практике через выявление своих пределов, через абсурдизацию некоторых собственных оснований в политической философии.

Таким образом, во-первых, становится очевидным, что сегодняшняя политическая наука как наука теоретическая, а не прикладная, должна встраиваться в рациональный миф, каковым является политическая философия. По крайней мере — необходимо осознавать эту проблему в качестве проблемы в высшей степени актуальной, а не исторической и раз и навсегда решенной. Она, может быть, была решена для определенной политической системы, когда породила ее. Но для нашей политической системы она не решена — к счастью или к сожалению.

Во-вторых, столь же очевидно, что академическая политическая наука долж на быть встроена в текущий политический процесс. В этом и содержится некая гарантия того, что она не станет тотализирующим разрушителем политической системы, в которой рождается и которую как будто бы должна отражать. Что я имею в виду? Всякий нормальный политический процесс (с включением теоретического интеллекта, теоретического мышления) обязательно состоит из двух совершенно равнозначных, но абсолютно различных по смыслу фаз. Первая фаза — выдвижение некоей блестящей идеи или концепции при том обязательном условии, что она нефальсифицируема. Вторая фаза — некий спор по поводу этой концепции, в результате которого может родиться внешне вполне уродливая политическая модель с одним достоинством: она более или менее консенсусна. У этой модели больше шансов стать жизнеспособной и ... неразрушительной.

В-третьих, наконец, надо говорить о встроенности политической науки в общекультурный контекст. Политическая культура — это, безусловно, генератор языка политики, который не помогает решить проблему, но он иногда — как великолепный "фильтр” — может помочь избавиться от псевдопроблем. Язык политики всегда максимально универсален. И в этом смысле невозможно ограничивать себя провинциальными рамками, даже если это есть провинциальность континентального масштаба — что, например, погубило в свое время евразийство...

Мы нуждаемся сейчас в достаточно точном определении позиции своей политии в универсальной рациональной конструкции, или схеме. На деле речь идет об очень простой вещи: нам необходима широкая программа компаративных исследований. То, что в свое время для Европы, для Запада сделали такие исследователи, как Г.Алмонд и С.Верба, проведя в начале 1960-х годов одно из лучших и по сей день сравнительных исследований. Нечто подобное, но приспособленное для России и под ее нужды, необходимо сделать и нам.

Это, конечно, мечта. Но если бы подобное было возможно, то следовало бы провести исследование понимания природы власти, природы политической деятельности, природы экономики, природы права. Не так сложно сформулировать соответствующие вопросы, как кажется на первый взгляд. В Великобритании, в Соединенных Штатах — пожалуйста, две разные англосаксонские страны в сравнении с другими. Предположим, в Японии как развитой восточной стране или хотя бы в Таиланде (восточная, но развивающаяся страна), где-то в Латинской Америке и, к примеру, в Швеции и в Италии. Север Европы и ее юг, конфессиональные различия внутри западного христианства... И, конечно, в России. Сделав все это, мы сразу поместим сегодняшнюю Россию в определенный контекст. Относится Россия, условно говоря, к Востоку или Западу? Не философски, а чисто эмпирически. Реализует ли модель догоняющего развития или некую иную? После этого целый ряд проблем может быть поставлен на твердую почву эмпирического анализа. И такое исследование предназначено в первую очередь для сегодняшней России, а не для кого-то еще, — но также и для всего мира.

Я думаю, что именно таковы три контекста, три условия, которые позволяют политической науке быть сегодня не "пятым колесом” в "телеге” нашей политики, а соучастницей творения нашей политической культуры. А уж какой быть этой политической культуре — действительно, Бог весть... Если сегодня те, кто объявил себя политологом, если мы все демонстрируем свое стремление стать политологическим сообществом, то это значит, что мы должны принять на себя тройное бремя: бремя мировой политико-философской традиции, бремя национальной российской политической рутины в ее грубой телесности и бремя "мирового зеркала” — нашего самопознания в нем. Если мы со всем этим справимся, тогда, я думаю, на втором политологическом конгрессе мы сможем сказать: у нас есть политическая наука.